Столетняя годовщина русского перевода Библии (1816-1916)

Проф. И. Е. Евсеев

Речь, произнесённая 31 января 1916 г. в актовом зале Императорской Петроградской духовной академии, на годовом собрании Комиссии по научному изданию славянской Библии, посвящённом памяти столетия со дня начала русского синодального перевода Библии.

Сто лет назад в стенах нашей Петроградской духовной академии происходило пытливое ожидание нового для того времени дела. По мысли недавно утверждённого тогда Российского Библейского Общества, возникло намерение дать русскому народу перевод Библии на народном русском языке, и осуществление этого предприятия предполагалось возложить на молодую тогда нашу духовную академию. 28 февраля 1816 года был издан Высочайший указ о необходимости русского перевода Библии, к исполнению этого указа привлечена была наша духовная академия, и, с того времени до самого завершения переводческого дела в издании русской Библии 1875 г., академия почитала перевод Библии самым близким и дорогим для себя делом; перевод родился и вырос на руках нашей академии, в её стенах он стал на ноги; его выполнение является одной из главных общепризнанных заслуг нашей академии в её столетней жизни. На годовом торжестве нашей библейской Комиссии, принявшей на себя разработку библейских традиций нашей славянской Библии, позволительно, думаем, привести на память почтенного собрания столетнюю судьбу ближайше родственной к задачам Комиссии русской Библии.

Русский перевод Библии в целом имеет более, чем столетнюю историю. Как и всякий народный перевод Библии, он стоит в связи с подъёмом и развитием народного самосознания или с особыми переживаниями этого самосознания и вследствие этого восходит далеко вглубь истории. Первые яркие и настойчивые опыты переложений отдельных частей Библии на русский язык относятся к XVI веку и связаны с особыми историческими судьбами западной и юго-западной Руси. В это время для этой части русского народа явилась потребность в особых средствах для пробуждения и развития своей веры и своего национального духа, для защиты их от угнетения польской государственности, польского языка и католичества. Православная иерархия и православный народ оказались в Западной Руси среди иноверного правительства и иноверной знати. Иерархия охладела к своей просветительной деятельности, духовенство утратило способность учительства, и православный народ оставался лишённым всякого просвещения и утешения. На смену своим природным пастырям явились сторонние просветители. В духе того времени было просвещение начинать или соединять с народным переводом Библии, с приближением к народному сознанию Слова Божия. И вот в XVI веке появляется до дюжины особых народных библейских переводов, преимущественно Евангелия и Псалтыря, на западно-русское и южно-русское наречие. Переводы делаются с польской, реже с чешской Библии, и даже с еврейского текста. Все они появляются независимо друг от друга; почти все стоят в связи с миссионерскими замыслами, преимущественно социниан и кальвинистов; переводы с еврейского языка обнаруживают еврейские тенденции какого-то реформационного еврейского движения. Только два из этих переводов дошли до типографского станка — перевод Библии Скорины и перевод Евангелия Василия Типинского, все остальные оставались в рукописях и едва ли имели широкое употребление. Распространению их среди православных читателей препятствовало их чуждое православию происхождение — иногда прямо из враждебного церкви лагеря, в особенности же мешал их необычный язык из западно-русской и южно-русской необделанной речи, обвеянной ещё польскими звуками. К тому же православная традиция, в лице светских ревнителей церкви, выдвинула против этого нового литературного заместителя церковно-славянского языка в библейском употреблении знаменитое Острожское издание славянской Библии 1581 года. Этим изданием была в значительной степени удовлетворена потребность в приближении к народу Слова Божия в обычной церковно-славянской форме, было создано могучее средство литературного и церковного общения западной и юго-западной Руси с восточной половиной русского народа и другими южно-славянскими народами, но эти заслуги Острожской Библии были куплены дорогой ценой для западно-русской литературы: библейские переводы прекратились, а с ними исчезли или сократились и драгоценные опыты для развития местного наречия и народного воспитания в национальном духе.

Ни XVII, ни XVIII веку не суждено было дать национальный русский перевод Библии. Тот небольшой интерес к Библии, какой обнаруживали эти века, удовлетворялся славянским переводом, и к усовершению этого славянского перевода и направлялись тогда все наличные силы. Были отдельные частные попытки приблизить к народному пониманию Псалтырь (переложение Псалтыри Симеона Полоцкого, перевод Псалтыри с еврейского Абрама Панкратовича Фирсова) в XVII в., было какое-то переложение на русский язык в начале XVIII века всей Библии, сделанное, будто бы, пастором Глюком. Но ни одно из этих предприятий не оставило после себя какого-либо следа в истории русских библейских переводов, а деятельность пастора Глюка по переводу всей Библии кроме того известна нам только по имени.

Вызвать к жизни русский перевод Библии суждено было только XIX веку. Первый толчок к переводу или сама мысль о переводе дана была русскому обществу, как мы уже упомянули, иностранным британским библейским обществом, получившим в России в 1812 году особую организацию под названием петербургского, а с 1814 года российского библейского общества. Но идея о приближении Библии к сознанию русского православного народа на русском языке скоро воспринята была отзывчивою частью русского общества и стала чисто русской национальной задачей. Уже после первого заседания британского библейского общества в начале 1813 года, на котором обсуждался вопрос о доставлении возможности читать Библию русским инородцам на их языках, ректор нашей академии архимандрит Филарет, впоследствии знаменитый митрополит Московский, тревожно задумывал: да не отымется хлеб чадом…

Образовался круг лиц, который поставил для себя долгом совести осуществить русский перевод Библии при российском библейском обществе. Такой идеей одушевлены были некоторые духовные лица и среди них особенно архимандрит Филарет; большинство же было лиц светских, как князь Голицын, президент библейского общества и в то же время министр духовных дел и Обер-Прокурор Святейшего Синода, Лабзин, Попов; эти последние лица соединяли интерес к библейскому делу с увлечением к распространённым тогда в петроградском обществе мистицизмом.

Высочайшим указом 28 февраля 1816 г. дело перевода Библии на русский язык поручено было Святейшему Синоду. Святейший Синод возложил обязанность осуществить перевод на Комиссию духовных училищ, а Комиссия в свою очередь передоверила своё право, или, вернее, переложила свои обязанности на библейское общество, и таким образом высшая церковная власть отклонила от себя непосредственное наблюдение, заботы и ответственность за это дело. Общество непосредственное осуществление перевода возложило на ректора нашей духовной академии архимандрита Филарета. Комиссией духовных училищ выработана была для руководства при переводе особая инструкция, составленная, вероятно, главным вдохновителем этого дела — Филаретом; в этой инструкции определялся порядок перевода, отношение его к оригиналу — греческому тексту в Новом Завете и еврейскому в ветхозаветных книгах, достоинство стиля (чистый книжный язык) и порядок проверки перевода в Библейском обществе чрез особый комитет из духовных особ — членов общества. Перевод был начат с Евангелия.

Непосредственный труд перевода разделён был так. Евангелие от Матфея переводил священник Г. П. Павский, Евангелие от Марка — ректор здешней семинарии архимандрит Поликарп, Евангелие от Луки — бывший бакалавр здешней академии архимандрит Моисей и Евангелие от Иоанна — ректор академии архимандрит Филарет. Перевод Евангелия был исполнен и проверен в комитете библейского общества в 1816 и 1817 гг. Таким же порядком к 1822 г. были переведены Деяния и Послания Апостольские и вообще весь Новый Завет, к великой радости русского общества, как о том официально доносили с мест обер-прокурору Святейшего Синода епархиальные архиереи. По общему признанию того времени, наша академия, под руководством и по почину Библейского Общества, выполнила тогда, на заре своей жизни, великое церковное и просветительное дело.

Ещё во время перевода Нового Завета Библейское Общество издало Псалтырь в русском переводе трудами преимущественно тех же деятелей, которые работали и по переводу Нового Завета, т. е. Г. П. Павского и Филарета. Тогда же поднят был в Библейском Обществе вопрос о переводе, по окончании работ над Новым Заветом, священных книг Ветхого завета. Общество для ускорения дела решило распределить перевод ветхозаветных книг между тремя академиями — петроградской, московской и киевской и не замедлило сообщением московской и киевской академиям тех же требований при переводе, какие предъявлены были к петроградской академии в известной инструкции. Согласно этому решению, книга Бытия была переведена с еврейского Филаретом, тогда архиепископом тверским; книга Исход в московской академии поручена была для перевода профессору еврейского языка Тяжелову, а для облегчения труда Тяжелова черновой перевод, по-видимому, был возложен академией на вифанскую семинарию, где над переводом трудились пять лиц; книгу Чисел переводила киевская академия в лице бакалавров — еврейского языка Максимовича, математики и физики Колерова и словесности Соколова. Академии выполнили свои поручения в 1820 и 1821 годах. Петроградская академия вела перевод других книг Пятикнижия, с возложением на главного переводчика Г. П. Павского общей редакторской работы по этим переводам и по наблюдению за печатанием.

В 1824 г. Пятикнижие было отпечатано, но председательствовавший в комитете Библейского Общества, после князя А. Н. Голицына, митрополит Серафим предложил Комитету о Высочайшем соизволении, чтобы «отпечатанные пять книг Моисеевых в переводе на русском языке особо от прочих книг не издавать, но продолжать издание перевода книг ветхозаветных так, чтобы они вместе с Новым Заветом составили пять томов по примеру московского синодального издания Библии славянской; посему первый том Библии и на русском языке окончится книгою Руфь». В 1825 году 7 ноября было вновь объявлено Высочайшее повеление, «чтобы оконченный печатанием первый том Библии в переводе на русский язык не приводить в употребление впредь до разрешения».

Но изданный в 1825 г. первый том русского перевода Библии — Восьмикнижие никогда в свет не выходил: когда-то, позднею осенью 1825 года, всё издание этого тома, за исключением случайных экземпляров, было сожжено на лаврском кирпичном заводе. И, несмотря на неоднократные попытки преданных этому делу лиц, как митрополит Филарет, дело перевода не могло получить продолжения. В 1826 году было закрыто Библейское Общество, и дело перевода заглохло более чем на тридцать лет.

Трудно усмотреть какие-нибудь действительные причины к тому шагу, какой предприняло правительство по отношению к библейскому переводу и вообще к Библейскому Обществу. На общество взводились обвинения, совершенно сторонние для его деятельности. Указывали, напр., что Общество сразу, без подготовки, даёт всю Библию в руки народу, что может повести к смущению умов и потрясению основ веры. Некоторые были недовольны внесением русского языка, непривычных обозначений в ту область, которая освящена была многовековым употреблением славянского языка. Смущало иных то обстоятельство, что Библейское Общество, распространяя Библию на народных языках по всему миру и ограждая её от всяких толкований и примечаний, принижает православие, выдвигая на первое место как какой-то идеал особое внеисповедное христианство. Зазорным и опасным для православия казалось устранение от библейского дела Святейшего Синода и ведение перевода учреждением не духовным, состоявшим в значительной части из лиц иноверных, хотя, странно, здесь не припоминалось, что при надлежащей подвижности и заботливости высшего духовного управления к потребностям народа в слове Божьем само выступление Библейского Общества в России было бы излишним. Наиболее значительно было обвинение против князя Голицына, президента Библейского Общества, министра духовных дел и обер-прокурора Святейшего Синода в пристрастии к мистицизму, к чему склонялись и другие члены Библейского Общества. Зловредная, будто бы, цель мистицизма — ниспровержение всего церковного и государственного строя русского государства — избрала распространение Библии на народном языке одним из наиболее удобных средств для объединения всех состояний.

Более вероятно, при таких слабых обвинениях против Библейского Общества, видеть причину его закрытия в личных отношениях высших духовных и светских властей к главе Общества — князю Голицыну. Митрополит Серафим и другие владыки не склонны были благоволить Обществу, где они не только не имели решающего голоса, но находились даже в меньшинстве среди лиц светских и иноверных. Они поняли, что, передав издание Библии стороннему Обществу, они ограничивают права и влияние Синода и своё собственное.

Но едва ли за спиною всех явных и тайных недоброжелателей Библейского Общества не стоял голос лица, не желавшего видеть близость князя Голицына к Государю Александру Павловичу, не желавшего делить с ним своё исключительное положение при особе Императора. Мы разумеем графа Аракчеева. По крайней мере, тот круг недоброжелателей Библейского Общества, из которого выходили прямые и косвенные обвинения против Общества, т. е. Шишков, Магницкий, Рунич, митрополит Серафим и тёмная фигура архимандрита Фотия, состояли в оживлённых сношениях с знаменитым временщиком и, по своей охранительной деятельности по части основ государственного строя, стояли в том лагере, который опирался на Аракчеева. Каковы бы ни были причины нападок и обвинений против Библейского Общества, они стояли вне собственной деятельности Общества.

Обвинений против библейских переводов никто на Общество не взводил, если не считать одной странной придирки недоброжелателей к ошибке Общества в изготовленном Обществом персидском переводе Нового Завета, ошибки вполне естественной и тогда же исправленной Обществом. Закрытие Библейского Общества нельзя не признать прискорбной исторической ошибкой в истории нашего духовного просвещения. Для дела же перевода Библии это закрытие было особенно печально. На долгие годы сама мысль о переводе была невозможной.

Духовная власть 30-х, 40-х и 50-х годов, во всё время царствования Николая Павловича, зорко следила за тем, чтобы завеса, прикрывавшая Слово Божие в славянском тексте от непосредственного разумения народа, не раскрывалась чьими-либо руками. Как и все стороны государственного управления в царствование Николая Павловича, церковное управление направлено было к охранению существовавшего положения дел, к пресечению всяких нововведений и всяких вопросов, возбуждающих мысль, к развитию дисциплины в иерархических отношениях и однообразия в форме жизни и даже мысли. Всякое начинание в духовной среде, особенно в области духовной мысли, только тогда могло рассчитывать на успех, если оно укладывалось в форму господствовавшей консервативно-дисциплинарной системы. Русский перевод Библии решительно не укладывался в господствовавшие рамки общегосударственного и церковного мировоззрения.

Духовная власть имела тогда подходящего к её общему стилю осуществителя своего настроения в лице обер-прокурора Святейшего Синода графа Протасова. Он провёл в высшем духовном управлении ряд мер, которыми совершенно устранялась возможность появления в русской церкви национального перевода Библии. Он переменил строй высшего духовно-учебного управления: уничтожил Комиссию духовных училищ и образовал на её место духовно-учебное управление с подчинением его обер-прокурору, чего при комиссии не было, духовно-учебные заведения, в том числе и академии, ставились в полное и непосредственное ве́дение обер-прокурора и лишались навсегда возможности принимать участие в каком-нибудь не одобренном обер-прокурором предприятии.

Ещё значительнее перемена произведена была им во внутреннем направлении духовного образования. Этой переменой произведена была попытка перевоспитать строй мысли тогдашней школы и общества относительно таких нововведений, как новый перевод Библии. Протасов рядом учебных изданий и приспособлением учебных программ старался раз навсегда остановить течение мысли в школе на удобных для того времени охранительных тенденциях. Укажем немногие. Он поручил митрополиту Филарету перевести Патриаршие грамоты, т. е. грамоты восточных патриархов XVIII в. Святейшему Синоду, и издал их. В этих грамотах, написанных под латинским влиянием, согласно с латинской церковной дисциплиной, Св. Писание объявляется доступным для всех верующих только для слушания, а не для самостоятельного чтения. «Представлять неискусным чтение Св. Писания то же, что младенцам предложить употребление крепкой пищи».

Знакомить народ с Св. Писанием будет только духовенство, но для него не нужен русский перевод Библии: оно в своих школах будет сживаться с церковным традиционным пониманием Св. Писания, а для этого Протасов вводит в программы духовных семинарий патристику или учение об отцах Церкви, из чего впоследствии духовные академии и семинарии сделали науку. Кроме святоотеческого понимания, духовенство не должно искать иного средства для разумения Св. Писания по славянской Библии, а для утверждения славянского текста Библии в этом самодовлеющем достоинстве, Протасов вносит на Высочайшее усмотрение предложение о признании славянской Библии единственным церковным текстом для церковного, учебного, общественного и домашнего употребления, как это сделано в римско-католической церкви относительно латинской Вульгаты. Митрополит Филарет, при согласии митрополитов петербургского и киевского, отстранил это покушение ссылкою на то, что Святейший Синод при исправлении Библии не усмотрел надобности провозгласить славянский текст самодовлеющим, исключающим нужду в других текстах.

Если славянский перевод неясен и вызывает надобность в разъяснениях, то, подсказывали Протасову с его одобрения услужливые люди, нужно сделать новый перевод Библии с греческого на славянский язык, с тем, чтобы он устраняя собою и делая излишним русский перевод, мог получить исключительное употребление в русской церкви. Такое предложение также не получило одобрения Синода и вызвало, напротив, предположение, что оно исходит от «всегда скрытно действующих агентов латинства». Когда дело о провозглашении славянской Библии единственно канонической не состоялось, предположения обратились, в том же направлении, к исключительному употреблению славянского текста и греческого перевода LXX в духовно-учебных заведениях при изъяснении Св. Писания, с устранением от этого изъяснения еврейского текста, как испорченного. Через это косвенно подвергались запрещению все попытки перевода целых священных книг или отдельных мест с еврейского и вообще всякое обращение к еврейскому тексту. Митрополит московский Филарет и в этот раз отстоял одинаковое критическое достоинство еврейского и греческого текстов, представил в Святейший Синод обстоятельную записку «о догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого семидесяти толковников и славянского перевода Священного Писания».

При таком настроении высшего духовного управления новые переводы Библии на русский язык не могли появляться. Это с полною очевидностью сказалось в истории с новыми переводами библейских книг с еврейского на русский протоиерея Г. П. Павского и архимандрита Макария (Глухарева) алтайского. Г. П. Павский, первый студент первого курса академии, выпуска 1814 года, бакалавр, а потом профессор этой академии по кафедре еврейского языка, на лекциях своих со студентами последовательно перевёл с еврейского ряд библейских книг (Иова, Экклезиаста, Песнь Песней, Притчи Соломоновы, Пророков больших и малых), как бы в продолжение переведённой при его главном участии первой части Библии (Восьмикнижие). Списки перевода передавались из курса в курс, пока, наконец, уже по выходе Г. П. Павского из академии, студенты XIII курса (выпущенные в 1839 году), для облегчения себя в списывании новых экземпляров, не отлитографировали этих списков. Литографированными экземплярами студенты пользовались на лекциях Св. Писания и еврейского языка, из посторонних лиц они давали эти списки только известным профессорам и учителям семинарий. Из этого обстоятельства в 1841 году возникло настоящее следственное дело по обвинению составителя перевода и его читателей и держателей в извращении Св. Писания, в колебании основ православного понимания.

Еврейский текст Библии разнится в некоторых местах от греческого перевода LXX; естественное показание этого различия в сплошном переводе цельных библейских книг, при сравнении с принятым у нас переводом с греческого, перестановка отдельных мест некоторых книг и надписание содержания отделов вменены были составителю перевода в злоумышленное извращение Слова Божия, в намеренный подрыв принятых в Церкви воззрений и догматов, в воспитание в народе обольстительного, но вместе и гибельного, чувства независимости от церкви, в ниспровержение коренных начал православия, так как, по учению православной Церкви, как писал митрополит петроградский Серафим, Священное Писание предано Богом не народу, а сословию пастырей и учителей, и уже чрез них народу.

Г. П. Павский в своих объяснениях на допросе высшей комиссии, состоящей из митрополитов московского и киевского и обер-прокурора, графа Протасова, показал, что перевод библейских книг налитографирован студентами без его разрешения; что перевод этот делал он на лекциях еврейского языка, совершенно не имея в виду догматических соображений, связанных с известными текстами по греческому переводу, что для установки содержания еврейского текста с греческим, в целях вероучительных, имеются кафедры Святейшего Писания и догматического богословия; что он вообще вёл дело по методу священной филологии, в интересах чисто научных, в пределах своего класса и не имел никогда в виду выносить учебные упражнения в широкое пользование за стены академии. Несмотря на такие подробно доказанные объяснения Г. П. Павского, дело о его переводе производилось следствием четыре года, подняло на ноги всю иерархию, все духовно-учебные заведения по всей России, всех, заподозренных в причастности к пользованию литографированными списками, вызвало тёмные силы доносителей, и при чтении его, например в митрополичьем архиве, получается впечатление, что вы находитесь в душной атмосфере политического сыскного отделения, а не научного или духовно-просветительного расследования. Каких-либо существенных обвинений против Г. П. Павского духовное следствие не дало, и дело было прекращено в 1844 году по Высочайшему повелению. Переводы его напечатаны не были, но для последующих переводчиков, благодаря точности и достоинствам языка, были прекрасным незаменимым пособием.

Другой русский перевод библейских ветхозаветных книг с еврейского в это же время сделан был, независимо от перевода Павского, другим питомцем нашей академии, учеником Павского и митрополита Филарета, — алтайским архимандритом Макарием (Глухаревым). Для миссионерских потребностей среди алтайских инородцев Макарий живо чувствовал необходимость общепонятного перевода Слова Божия, неудобство просвещения инородцев по славянскому тексту Библии, часто мало понятному или неточному. Его проповедническая ревность видела потребность в русском переводе и для других новообращённых в русском государстве из язычников, магометан и иудеев, и для самого русского простого народа. Уже в 1834 г. он прислал московскому митрополиту Филарету письмо «о потребности для российской церкви преложения всей Библии с оригинальных текстов на русский язык». Но митрополит Филарет не дал этому письму в ту пору никакого движения потому, что высшая духовная власть того времени неблагосклонно относилась ко всем попыткам подобного рода.

Это не остановило Макария. Он начал переводить Библейские книги с еврейского языка и в 1837 г. прислал в комиссию духовных училищ для рассмотрения перевод книги Иова с особым прошением на высочайшее имя о соизволении Государя на это общеполезное дело, в 1839 г. прислал таким же порядком перевод книги пророка Исаии, потом представил те же книги с исправлениями применительно к переводу Павского. Суждение Синода по этим переводам было неутешительно для переводчика: ввиду того, «что архимандрит Макарий, употребляя пред Святейшим Синодом настояние о продолжении перевода Священного Писания на русское наречие, преступает предел своего звания и своих обязанностей и тем более, что входит в суждения, несогласные с решением уже принятых по сему предмету высшею властью; что неосмотрительная ревность его основывается на погрешительном мнении, будто церковь российская не имеет своего Священного Писания на природном наречии российского народа, тогда как она имеет оное на природном славяно-русском языке, который употребляется и в церковном богослужении, и на котором и простолюдины Священное Писание читают и разумеют, и некоторые даже охотнее читают, нежели в переводе на новорусское наречие» — внушить архимандриту Макарию надлежащее смирение чрез наложение на него церковной эпитимии.

В 1841 году архимандрит Макарий представлял в Святейший Синод извлечение из книг Священного Писания Ветхого и Нового Завета на русском языке для чтения новообращённым под именем Алфавит Библии. Святейший Синод поручил рассмотреть этот труд ректору нашей академии архимандриту Афанасию Дроздову, усердному насадителю правительственной политики, отзыв дан был сокрушающий, и переводчику снова последовало строгое внушение за преступление долга смирения пред церковною властью, а затем вскоре и «упокоение» в Болховском Оптином монастыре, орловской епархии. Перевод архимандрита Макария почти всех ветхозаветных книг был напечатан в 60-х годах, после смерти Макария († 1847) в Православном Обозрении и, наряду с переводом Г. П. Павского и других лиц, послужил пособием для последующих переводчиков.

Вновь дело русского перевода Библии возобновилось и дошло до конца только после вступления на престол Императора Александра II. Общий гуманный строй политики Александра II не мог препятствовать снятию завесы с Слова Божия, и митрополит московский Филарет во время коронации государя в Москве, в 1856 г., испросил высочайшее соизволение на возобновление прерванного дела русского перевода. Не без усилий удалось митрополиту Филарету привести в осуществление это дело. Были предъявлены весьма значительные возражения против полезности перевода, обоснованные и направленные в высшие сферы митрополитом киевским Филаретом (Амфитеатровым). Возражения эти выставляли приблизительно следующее: для простой веры довольно одного славянского текста с некоторою его темнотою и священною важностью славянской речи; для благочестивого чувства соблазнительно одни и те же места Священного Писания слышать в церкви на славянском языке и дома читать по-русски; перевод книг Ветхого Завета с еврейского языка умалит авторитет греческого текста семидесяти толковников и авторитет св. отцов, опиравшихся в изъяснении Священного Писания преимущественно на перевод семидесяти; перевод священных книг Ветхого Завета с еврейского текста есть нововведение, начавшееся со времени Лютера и принятое исключительно на западе лютерокальвинскими обществами и т. п. Возражения Святейшим Синодом не были признаны уважительными, и в 1858 году состоялось определение Святейшего Синода о переводе Священного Писания на русский язык; перевод решено было начать с Нового Завета, как более лёгкого, ввиду существования прежнего перевода Библейского общества.

Непосредственное исполнение перевода было возложено на духовные академии; на каждую из четырёх академий возложен был перевод одного евангелиста (на Петроградскую — Евангелие от Матфея); греческий оригинал был указан в тексте, какой принят был в духовных училищах; проверку переводов и главное наблюдение Святейший Синод оставил за собою. За переводом четырех евангелий последовал в таком же порядке перевод Деяний, Посланий Апостольских и Апокалипсиса. Доставлявшиеся в Святейший Синод части перевода рассматривались членами Синода и обсуждались в присутствии, протопресвитер В. Б. Бажанов делал общий свод замечаний и наблюдал потом за печатанием переведённых книг. До печатания перевод отсылался для отзыва в Москву, к митрополиту Филарету, и его замечания снова были предметом обсуждения в Святейшем Синоде. Весь Новый Завет окончен переводом и напечатан в 1860–1862 г.

По окончании перевода Нового Завета приступлено было к переводу священных книг Ветхого Завета. Святейший Синод в этом деле принял другой, более упрощенный, порядок работы. Он сначала (в 1860 г.) пригласил духовные академии к подготовке переводов. Для руководства в переводе от Святейшего Синода дано было общее указание, составленное митрополитом Филаретом, относительно порядка перевода и оригиналов, с которых следует переводить священные книги. Главный труд по переводу ветхозаветных книг также пришлось понести Петроградской академии.

Деятельное внимание труду академических переводчиков нашей академии оказывали тогдашние митрополиты — Григорий и затем Исидор. Митрополит Григорий даже дал академии при начале перевода свой экземпляр перевода первых восьми книг Ветхого Завета, изданного Библейским обществом и сожжённого при митрополите Серафиме. Для перевода при академии образован был комитет, в котором, кроме профессоров академии, принимали участие некоторые члены конференции из столичного духовенства (протоиереи: М. И. Богословский, Ф. Ф. Сидонский, И. К. Яхонтов, П. Ф. Солярский и К. П. Добронравин), но вскоре комитет был преобразован и в новом составе состоял из профессора Священного Писания М. А. Голубева, преподавателя еврейского языка Д. А. Хвольсона и профессора греческого языка Е. И. Ловягина. В 1869 г., после смерти М. А. Голубева, в комитет приглашён был П. И. Савваитов. В Киевской академии над переводом трудились профессора М. С. Гуляев и Максимович; от Москвы внесена была лепта священником А. А. Сергиевским. В 1867 году Святейший Синод, для собственного издания ветхозаветных книг, избрал переводы нашей духовной академии, напечатанные в «Христианском Чтении» за 1860–1867 гг., и предложил конференциям Московской, Киевской и Казанской духовных академий высказаться о достоинстве этих переводов. На основании сообщений конференций Святейший Синод одобрил переводы, и с 1868 г. по 1875 г. последовательно по частям, а потом и полностью, по благословению Святейшего Синода, была издана на русском языке вся Библия.

Воздадим глубокую признательность и благодарность всем, трудившимся в великом просветительном, святом деле перевода Библии на русский язык: и тем, которые пролагали первый путь и понесли всю тяготу дня и жар, как митрополит Филарет, Г. П. Павский, архимандрит Макарий и старшая братия нашей академической семьи, полагавшая начало общему делу, и тем, которые вслед за ними с усердием и любовью продолжали и успешно завершили великое церковное и государственное дело: святителям петроградским Григорию и Исидору и тем из наших братий, здесь именованных, которых старшие из нас ещё видели за их трудами в этих стенах…

Значение русского перевода Библии, снабжённого благословением высшей русской церковной власти, бесспорно велико. Он раскрывает пред русским православным народом возможность читать слово Божие на родном, понятном ему, языке и почерпать в нём наставление и подкрепление в вере, руководство и утешение в жизни. Он для всех является источником для ознакомления с высшими истинами веры и духовного созерцания в понятиях и выражениях, привычных для нашего времени. Не совсем непонятен русскому человеку и церковный, славянский перевод, но тысячелетняя его давность и большая связь его с предком, а не с нынешним видом русского языка, ставит его для обычного нашего понимания родственным, но всё-таки чуждым языком, который какой-то завесой прикрывает своё содержание от нашего уха. Для христианского воспитания существенно необходимо непосредственное приближение Слова Божия к понятиям и языку народа; необходимо оно и для самого́ освящения и возвышения этого языка на высшую ступень христианского просвещения, для христианизации, так сказать, всей культурной атмосферы, и эта необходимость может оспариваться только по сторонним житейским соображениям.

Перевод Библии на народный язык есть вершина национального проникновения в высочайшие библейские истины. Пройдут века, и с чем будут справляться для определения степени библейского понимания нашего нынешнего православия? Не с книгой частного представителя нашей церковной или богословской мысли, а с тем основным, важнейшим памятником нашей национальной христианственности, каким является авторизованный перевод русской Библии. Он будет свидетельствовать в истории о глубине и свойствах нашего проникновения в Вечную Книгу. При таком значении национального авторизованного перевода Библии в столетнюю годовщину русского перевода Библии, изданного с благословения Святейшего Синода, позволительно задать вопрос: насколько достаточен для нашего времени этот заслуженный и почтенный труд?

Книги, как и люди, стареют. Наше законодательство признаёт срок жизни литературного произведения в пятьдесят лет; чрез пятьдесят лет произведение заканчивает свой предельный возраст и уже не пользуется охраной закона. Оно становится пережитком своего времени; новые поколения требуют иного удовлетворения их новым умственным запросам, их литературным вкусам. Переживают средний предел литературной жизни только исключительные, гениальные произведения. Наша русская Библия ныне считает столетнюю годовщину со дня Высочайшего указа о её начале. Правда, завершение своё она получила позднее, но и этот поздний предел совпадает с нормальным сроком для жизни произведения. Притом этот ординарный срок жизни переживает только часть, переведённая для синодального издания. Та же часть русского перевода, которая была в свое время изготовлена и издана библейским обществом, внесена в синодальное издание почти в том же самом виде, и таким образом считает за собою два литературных века.

Значительный перерыв в деле перевода всё-таки не порвал переводческих традиций. Одно, и притом главное, лицо участвовало одинаково и в старом переводе библейского общества и в новом синодальном переводе, руководственные указания для того и другого перевода писались этим лицом, — общий облик обоих переводов оставался и в новую пору тот же, каким он был заложен в эпоху библейского общества. Относительно языка русского перевода со времени библейского общества выработался приём охранять стиль перевода от приближений к современному языку. Переводчики второго периода сжились с этим приёмом, и их переводы в общем следуют тому же наклону. Подобно языку, одна традиция перевода выдерживалась и в других отношениях. Итак, достаточен ли для нашего времени русский перевод синодального издания Библии?

Мы позволим себе ответить сразу: он достаточен для элементарной потребности в назидательном чтении, но всякие более повышенные запросы им удовлетвориться не могут. Укажем на три особенности нынешнего русского перевода Библии, которые существенно отстали от запросов и потребностей нашего времени.

Русский синодальный перевод Библии представляет издание не авторитетное по своему составу. Издатели предположили дать Библию на русском языке в том составе и виде, в каком содержит её наша Церковь и знает народ. Но этот состав и вид славянской Библии нуждается в оправдании: издатели не исследовали, как давно и каким путём наша славянская Библия получила свой состав, в частности с каких пор и по каким каноническим основаниям наша Церковь стала вводить в свою Библию неканонические книги и добавления к книгам каноническим. Есть достаточные основания утверждать, что наша традиция славянской Библии включать в свой состав неканонические книги — явление позднего времени: она впервые введена в нашу практику латинником, доминиканцем Вениамином, при составлении в Новгороде Геннадиевской Библии в 1499 г. с латинской вульгаты. Такую традицию нет оснований закреплять без проверки в русской Библии: священный ковчег завета только с величайшею осторожностью может раскрываться для новых привносов.

Русский синодальный перевод Библии, в ветхозаветной части, составлен на основании еврейского и греческого текстов без всякой попытки к их органическому объединению, путём механической спайки. Сравните наш перевод с еврейским и греческим текстами, он в общем не совпадет ни с одним. Это текст искусственного образования, несходный и с тем искусственным славянским текстом, который он должен объяснять. Эту особенность нашего русского перевода породил общий сдвиг нашей национальной славянской Библии с её природного русла в русло западное. Если свой природный облик в славянской Библии был признан недостаточным и потребовал восполнения, то этим раскрывалась дверь для подобных же восполнений и на русской почве. В XV в. оказалось нужным внести добавление к славянскому тексту из латинской вульгаты, в XIX в. с таким же правом русский текст сочтено было возможным составить из еврейского и греческого источников. Внесение в синодальную Библию, в ветхом завете, объединённого перевода еврейского и греческого обязано настоянию приснопамятного митрополита Филарета, возражавшего как против перевода с одного еврейского текста, так и с одного греческого. Мы, при всём уважении к заслугам митрополита Филарета в деле перевода, склонны стать на сторону его возражателей.

Объединение двух различных текстов в одном сводном тексте можно бы допустить в двух случаях: 1) когда научно было бы дознано, что тексты шли и развивались именно так, что из их объединения будет восстановлен их настоящий оригинал, и что данное объединение и представляет этот оригинал; 2) когда, при отсутствии такого доказательства, было бы точно установлено, что без такого объединения еврейского и греческого текстов пострадает христианское вероучение или такая-то важная его часть. Этих условий в настоящем положении дела нет, и мы не видим побудительных оснований сходить с твёрдой почвы исконного церковного текста на зыбкую поверхность новых исканий.

Мы, славяне, имели счастье получить на заре нашего просвещения исконный, восточный, канонический состав и вид Библии в труде первых переводчиков нашей славянской Библии. Этот вид Библии, к сожалению, был неосмотрительно разбавлен новыми привносами в XV веке, и восстановление старой Библии до этого её изменения является неотложной задачей нашего времени. Русская Библия, покамест, до восстановления подлинного вида славянской Библии, могла ограничиться воспроизведением доступного издателям греческого текста. Русское православие нисколько не потеряло бы, если бы русская Библия воспроизвела в качестве церковного, авторизованного текста, греческий текст (как это должно быть строго проведено и в славянской Библии), а параллельно с этим мог существовать, напр., как академическое издание, и перевод с настоящего еврейского текста, без смешения его с греческим. Литературное творчество в священной письменности, как и всякий другой цельный, органический труд, имеет право на уважение к свойственному ему стилю. Русский сводный библейский текст нарушает стиль еврейского текста, стиль греческого текста и не создаёт того, что могло бы перейти к потомству как прочное историческое выражение русского библейского стиля.

Русский синодальный перевод Библии по строю своего языка отстал от языка нашей современной литературы и общества настолько, насколько этот современный язык отошёл от языка Державина. Уже в своё время, при начале перевода в Библейском Обществе и при его продолжении в царствование Александра II, язык перевода Библии не был живым языком своего времени. По странно живучей теории — красота русского языка, особенно языка священного, состоит во внесении в него величавых славянских слов и оборотов; живой русский язык будто бы недостаточен для выражения священных понятий: он будто бы принижает эти понятия и должен быть подменён языком церковно-славянским. Забывают эти поклонники церковно-славянского языка, что и славянский язык был некогда полон языческих красок и очарований, что только благоприятное применение его к высокому христианскому содержанию стёрло в нём языческий облик, и в нашем сознании он теперь всецело стоит как язык священный.

Библейское Общество, в лице своих исполнителей перевода, пыталось вносить чистый русский язык в свои переводы в правильном убеждении, что такой перевод будет понятнее русскому читателю и будет более соответствовать достоинству русского издания, но митрополит Филарет, тогда архимандрит, настоятельно обращал такие переводы на путь важной славянской речи; то же известно об исправлении им применительно к строю славянской речи переводов конференции московской духовной академии. С течением времени в переводческой практике выработался соответствующий язык строгого книжного тона с славянской окраской, с обильными причастиями на -щий и -ший, с целыми выражениями из славянского перевода.

Переводчики заведомо избегали мысли освятить живой русский язык высотою библейских понятий и тем, по великой важности библейского перевода в национальном языке, лишили живой язык сближения с областью высших религиозных понятий и проведения их в жизнь. Отсталый в своё время, старообразный, книжный язык русского перевода Библии не хотел видеть протекавшие мимо него времена блестящего расцвета русской литературы, когда неслись рядом с ним, сверкая и очаровывая своим блеском, драгоценные алмазы из глубоких родников родного слова. Эти алмазы не прошли у нас чрез горнило высшей чистоты и понесли с собою только ту степень свежести и целебной силы, какая свойственна их природной почве.

Есть национальные переводы Библии — средоточия и гордость национальной литературы; их речь напояет литературу подбором самых живых и возвышенных понятий, создаёт высокую благородную атмосферу в самой текучести народной жизни; наш русский библейский перевод не из таких литературных ценностей. Благородство стиля в нашем литературном языке образуется без участия созидающей силы Слова Божия в русском отображении. Это незаменимая потеря…

Если вглядеться в живые, вдохновенные речи пророков и сравнить их с безжизненным отражением их в сухом, устарелом, безличном русском переводе, то поймёшь, что этот перевод не в состоянии поднять до высот наслаждения не только получившего вкус к живым родникам слова и вдохновения светского литератора или простого читателя, но не вдохнёт подъёма чувства и воли и привычному к школьной условности в языке питомцу духовной школы. Не потому ли так бесцветен и бессилен язык наших проповедников, что высший образец их вдохновения совершенно лишён мелодии звука, чувства красоты и правдивости речи, бледен и безжизнен? Не потому ли в духовной среде так мало поэтического творчества, что вершина её поэтического созерцания совершенно лишена чувства поэзии? Для передачи высот величайшего в мире религиозного и жизненно-творческого Слова нужно внутреннее сродство с этим Словом. Для надлежащего достоинства русского национального перевода Библии нужны творцы, художники слова, а не только его усердные служители.

Давно, долгие годы наши предки строили великолепный чертог. Теперь по наследству он перешёл к нам. За долгое время он обветшал, и его убранство поблёкло. Наш долг поддержать его крепкие стены и придать ему те украшения, каких он по праву заслуживает.